От музея Ленина я шла на Лубянскую площадь. Там собирались в основном москвичи, митинговали, произносились пламенные речи. Такая толпа снесла памятник Дзержинскому, но я при этом не присутствовала. Я приходила на площадь ранним утром, а это событие произошло во второй половине дня. У подъездов большого дома на Лубянке стояли сотрудники этого ведомства и смотрели на толпу и как бы говорили: «Резвитесь, резвитесь, мы немножко дадим вам порезвиться, а потом наведем порядок. Мы умеем это делать». С Лубянки я шла на Старую площадь. Там вокруг здания ЦК всегда стояла возбужденная толпа, и люди время от времени пытались прорваться в здание. Говорили, что в здании сейчас уничтожают или вывозят важные документы, и этому нужно помешать. Прорваться в здание не удалось ни разу, оно по-прежнему хорошо охранялось.
К трем часам дня, перекусив по дороге, я по улице Разина (теперь она опять Варварка), возвращалась на Красную площадь и шла в ГУМ. Обычно летом гости столицы заполняли универмаг. Делать покупки в Москве – это был ритуал. В городах откуда они приехали, продавалось то же, и москвичи во время отпуска делали покупки там, но всем приезжим хотелось непременно купить и привезти домой что-нибудь из Москвы.
Летом 1992 года народа в ГУМе было еще больше, чем обычно, буквально яблоку негде было упасть. Люди из республик старались истратить все имеющиеся у них советские деньги, не знали, как долго еще будут использоваться эти деньги у них в республиках. Россияне тоже хотели истратить все деньги, ждали, что деньги обесценятся, но, конечно, никто не предполагал того, что произошло в действительности, что вклады заморозят и практически изымут. Зарубежные экономисты писали, что это можно сравнить только с коллективизацией, но в коллективизацию было ограблено только крестьянство, а гайдаровские реформы ограбили все население страны.
Ко всем прилавкам стояли длинные очереди. В очередях образовывались группы по интересам, и велись серьезные разговоры вовсе не о товарах, деньгах и покупках. Говорили о жизни и о себе. Такие разговоры возможны только когда все рушится, почва колеблется под ногами и впереди неизвестность. Я занимала несколько очередей, переходила из очереди в очередь, слушала разговоры и участвовала в них. Денег у меня никогда не было, у меня даже не было счета в сберкассе, но мама завещала мне свой счет. Мама была персональным пенсионером союзного значения, получала пенсию 120р и, т.к. мы жили вместе одной семьей, она денег с книжки не брала. И я надеялась, что, когда я выйду на пенсию, то буду брать понемножку с маминого счета и добавлять к пенсии, и этого мне хватит на всю жизнь. Но сейчас я взяла деньги с маминого счета, потому что глупо стоять в очередях и ничего не покупать, к тому же я понимала, что деньги могут обесцениться. Я не знала, что покупать. Переживания были похожи на переживания военного времени, а в войну я больше всего страдала от отсутствия мыла - мы его не видели 4 года - поэтому я покупала мыло, каждый день по несколько кусков. Т.к. я ходила в ГУМ ежедневно в течение трех месяцев, то мыла я запасла много. Мы до сих пор моемся мылом 1992 года. Его теперь уходит мало, его заменили гели, шампуни, пенки и прочее, так что я зря запасалась. И еще я покупала льняные ткани для постельного белья, полотенца, клеенку на стол. Все это я покупала не только для себя, но и для друзей, мои подруги еще не были пенсионерками, и сами в очередях стоять не могли, так что все купленное я делила на всех. Моя университетская подруга Эмма спросила у меня: «Что, в ГУМе очень интересно?». Я удивилась: «Откуда ты знаешь, что там интересно?». Она сказала: «Ты сроду никогда не делала того, что тебе не интересно, и если ты ходишь в ГУМ ежедневно, как на работу, значит, там происходит что-то важное». А происходила там разлука. Разлука – самое страшное для меня слово в словаре. Я совершенно не умею разлучаться. Как сказал поэт: «И тех, кого я полюбил, я разлюбить уже не в силах». Мы с мужем, когда речь шла о нас, не говорили слово смерть, а говорили разлука. Потому что не важно, жизнь или смерть, а важно вместе или врозь.
Из ГУМа с тяжелыми покупками я шла на улицу Горького и поднималась по ней один квартал до Центрального телеграфа. Там тоже было очень оживленно. Тогда мобильных телефонов не было, и приезжие могли связаться со своими близкими только по междугороднему телефону, и лучше всего это было сделать с Центрального телеграфа. Я садилась на стул, отдыхала от ГУМа и подслушивала чужие разговоры. Домой я возвращалась поздно полуживая. Дочь говорила: «Ну почему же ты не пользуешься городским транспортом? Ты передвигаешься по Москве, как будто колесо еще не изобрели». Таким было для меня лето прощания с Советским Союзом, со всей моей прошлой жизнью.
